Бэйр - Страница 49

Мои тихие просьбы только еще больше разозлили крестьян, они схватили меня и вопя и мешая друг другу, пытались меня ударить. Укрываться было бесполезно, не доставала одна рука, так чья-нибудь нога попадала ровно в живот и коленку. Потом кто-то схватил меня за руку и дернул вверх. Тут пытаюсь вырваться, но нельзя было даже пошевелиться в руках тех нескольких быков, которые меня схватили.

Более того, за сопротивление меня кто-то ударил по лицу, и от удара у меня перед глазами все потемнело.

Следующая вспышка сознания — меня куда-то волокут.

Не давая мне пошевелить и пальцем, мужики принесли меня к какому-то столбу за деревней и принялись привязывать к нему, больно сдавливая конечности веревками.

Неужели меня хотят сжечь?… Вдруг без магии огонь не будет повиноваться мне, и все же причинит боль? Да неужели все так и будет!?…

Пока страшные мысли носились в моей голове, люди суетились и кричали, подкладывая мне в ноги сухие ветки. Да люди ли это были? Злобные, жестокие животные, ни у одного даже мысли не было, что что-то может быть не так! Они соревновались, кто положит больше веток!..

Почти не верилось, что просто за имя и внешность, из-за способности управлять пламенем, могут убить. И пусть даже они просто не понимают этого, потому и боятся, но какими жестокими ублюдками надо быть, чтобы убивать вот так, ни за что!?

И хотя мне ясно, что они просто относят меня к числу кого-то, кем я не являюсь, что все, что они кричат, — это не я, мир начинал смотреться для меня по-другому. Мне было страшно, но мне не было жалко себя, меня избили и собираются жестоко убить за злобу и жестокость, и накануне смерти эти качества начали появляться. У меня не было сомнений, что если бы ко мне вернулась магия, я не сожалея сожгу все эти озверевшие лица!

— Что зверем косишься, ведьма!? — злобно усмехнулся парень, который натравил на меня толпу. Он подошел к столбу очень близко, почти в плотную ко мне. — Радуйся, скоро очистишься от всех грехов!

Неожиданно он выхватил со своего пояса мой кинжал и занес его надо мной. Мне не хотелось испуганно жмуриться, мне хотелось смотреть на него и видеть, как дохнет в пучине его собственная душа: пусть убивает, уже даже не жалко, но пусть мучается потом всю жизнь в своем уродстве!

— Теперь ты еще уродливее! — ехидно рассмеялся парень и отошел.

Мне в рот затекла струйка крови из раны на лице. Она залила один глаз, потекла дальше, по шее, по груди: боль почему-то не чувствовалась.

Желание мстить ощутимо росло с каждой секундой, раздувалось, как пожар в сухом лесу, внутри меня все бурлило и жгло от ярости и бешенства, руки сводило судорогами.

Мне уже не хотелось думать, лишь молча ненавидеть и желать страданий — ему.

Кровь продолжала струится по лицу, парень ушел, но я все еще смотрю на то место, где он только что был. Мир постепенно начал расплывалась перед глазами, воздух вокруг раскалился от огня, задрожал. Мысли одна за другой покидали, оставалось только одно желание, одна жажда, одна потребность. Огромная сила рвалась наружу, словно огонь, запертый в сосуде.

Из груди поднялся тихий звериный рык, приятно щекочущий горло. Неожиданно люди вокруг умолкли. Воцарилась тишина, в ней жил только треск веток в костре.

Осматривая окружающих меня, вижу как будто дичь. Их страх опьянял, разбивал все оковы, державшие странного зверя внутри.

Огонь вокруг взметнулся к небу по моей воле, полностью охватил столб, сжигая и дерево, и веревки. Вскоре можно было выйти к замершей, как загипнотизированной, толпе.

Из всех ненавистных лиц выделялось одно.

— Я… я не хотел… — он замирает, бледнеет. В его мутнеющих глазах разрастается страх, покрывает небесную голубизну твердой ледяной коркой. Я владею им, каждым его чувством, движением, всем его телом, его душой и сознанием, его судьбой и жизнью. Он весь в моей власти. Стоит мне пошевелить пальцем — у него остановится сердце; коснусь рук — и он будет искалечен; если я захочу, чтобы у него высох язык, мне достаточно будет дунуть ему в лицо; по моему желанию он навсегда ослепнет, если я коснусь его глаз.

Знания и желания приходили из глубин памяти и чувств, как будто вспоминалось давно забытое.

Из всех наказаний мне показалось достойным лишь одно. Уже не было тайной, кто я есть и кем я могу быть, что мне подвластно и чем я могу управлять. Эта власть звала и манила, мне просто надо было переступить грань, за которой ждала власть.

Слова и действия сами шли наружу, я лишь поддаюсь им, позволяю направить меня.

— Да запомни ты, сын воды и земли, что едины дети живых. Средь деревьев, рабов корней, и птиц в небесах, и зверей нет того, кто ниже детей хладнокровных рабов осуждений и страхов, людей. Ты заплатишь не кровью своей, не смертью, не жизнью, душой, ты поймешь тех жестоких зверей, что гибнут с полной луной во тьме чувств и голодных желаний, среди близких, родных ожиданий покоя вокруг и крови в покое рыданий! Ты познаешь радость погони, убежишь от подвластных сомнений, растерзаешь забредших на путь и умрешь под покровом лишений! Да запомни ты, сын воды и земли, что едины дети живых. Ты напьешься крови, погрязнешь в горе, кем быть, кем не быть, ты захочешь, взвоешь, останешься, не сбежишь. Под полной луной, под твой первый вой да обратятся слова мои твоей судьбой!

Он стоял передо мной на коленях, почти падал, начиная биться в конвульсиях.

— Что?… — попытался спросить он сквозь плач. Он понимал, что уже не человек.

— Только не убивай слишком много, все же эти люди тебя вырастили — так ты сказал, волчонок? — усмехаюсь, убирая с лица спутанные черные пряди волос. Пусть он в последний раз увидит меня, пусть запомнит, за что будет мучиться оставшуюся жизнь. Пусть испугается.